В начале января провели пару дней на Ливском берегу — махали рыбакам, гуляли по бывшей узкоколейке, считали следы людей и косуль (которые с большим отрывом победили). Ехали на автобусе с единственной попутчицей: за четыре часа на остановках сменилась лишь пара человек, а до конечной — Мазирбе, доехали мы втроём.

На карте Латвии, на самой западной её части есть почти равнобедренный треугольник, как огромный нос корабля, выпирающий в море. Формально это Курляндия, когда-то бывшая отдельным герцогством и даже имевшая мелкие колонии в Африке и Карибском море. Но фактически - это отдельная историческая область, где с средних веков проживает уникальная народность, близкая по смыслу к нашим поморам — ливы. Они издревле занимались рыболовством и проживали на территории Колки, а также ближайших регионов современной Латвии. Ливы погибали или рассеивались по свету во время войн, особенно первой и второй мировой, но окончательно хрупкую ливскую культуру пошатнула советская эпоха. Сейчас её остатки поддерживаются искусственно и как правило не ливами.

Мы сняли домик, крошечный, но продуманный до мелочей, в нём есть все, что нужно: и кухня, и гостиная, стол и кровать с мезонином. Такой уютный! Дерево в сочетании с серым, для «убежища» на природе - идеальная гамма. К тому же тут декор разный: коврики, таблички, гирлянды, картинки, цветочки и пледы. И самое главное, конечно, что вокруг деревья. Нет ничего прекраснее, чем открывать утром шторы и видеть деревья за окном. В этом есть что-то первобытное, давно забытое, но очень родное.

А за деревьями — море. Никогда не перестаёт волновать. Здесь простор и свобода, фактуры, колкие заросли и мягкий мох. И всё это в обрамлении набегающих волн. Каждый раз хочется возвращаться и бродить по дюнам и холмам, слушая ветер и птиц, щебечущих в сумерках.

В лесу есть странное и интересное место — кладбище лодок. В 60-х годах эти места закрыли — поблизости проходила западная граница СССР, и местные власти ограничили рыболовство, опасаясь бегства жителей за границу. По одной из версий старые лодки не утилизировали, а с почестями сжигали на берегу. Но потом ливам это запретили - костры служили ложными ориентирами для судов и становились причиной кораблекрушений, лодки решили не сжигать, а "хоронить", вернее оставлять на специальных "кладбищах" в приморских лесах.

Раньше на побережье можно было встретить много таких мест, сейчас кладбище в Мазирбе одно из последних. Даже на летних фотографиях лодки не так-то просто найти: заросшие высокой травой они будто стали частью латвийских джунглей. Выглядит, как в фантастическом фильме: большие и маленькие деревянные суда лежат прямо посреди леса, словно их оставили здесь с определенной целью. Мы застали только две — наверное и им недолго осталось, дерево быстро портится.

Ну а после прогулки приморская деревня дарит свои маленькие радости. Надышавшись горьким, как морская соль на губах, воздухом в (единственном на несколько десятков километров) магазине можно взять глинтвейна и местных кексов с цукатами, напоминающими рождественские штоллены. И ждать в гости косуль и тюленей.

На следующий день пошли в другую сторону. В центре деревни — Ливский народный дом, работа финского архитектора Эрки Юхани Хутунена. Это единственный его проект, реализованный за границей, а в Финляндии архитектор является одним из наиболее ярких представителей функционализма.

Каждую первую субботу августа здесь проходит Ливский праздник, на который съезжается почти весь этот народ и вряд ли составляет большинство.

У ливов собственный язык, сейчас не используемый в живом общении, но гордо хранимый на местных указателях. Увидев рядом с привычным jūra (море) mer, мы сначала даже растерялись — что за неугомонные французы здесь побывали?

На первый взгляд ливский больше похож на эстонский или финский — с точками над гласными и удвоенными согласными. И звучит инопланетно, по-эльфийски.

Деревня напоминает хутор — редкие домики стоят далеко друг от друга, многие из них сдаются, а летом сюда приезжают городские латыши кататься на сёрфе и просто проводить время в размеренном темпе.

Во всём чувствуется близость моря — рыбацкие сети, поплавки, наличники и брёвна, из которых сложены дома.

За деревней высокая кирха — самая большая на полуострове. Прочитали на стенде, что на её заднем дворе сохранились "чумные камни" - эпидемия 1709-10 годов в некоторых районах Прибалтики унесла до половины населения, некоторые города выкосила под чистую, и камни, поставленные после эпидемии, были памятником выжившим.

Тут же старинное кладбище, скорее похожее на музей, где экспонатами служат судьбы настоящих людей.

Вот лежит рыбак Ник Фрейманис, который стал прототипом старого Тайзеля, описанного в рассказе и пьесе писателя Маргера Зариньша. А вот могила оборотня — окутанное преданиями и историями о приведениях, это как будто единственное известное в Латвии место захоронения оборотня. В самом конце замечаем большую плиту — памятник капитана Эндрю Бертхольда родителям, который он установил вернувшись на родину в 1933 году из Нью-Йорка. Буквы выцвели и надпись трудно прочесть, но заметно, что она на двух языках: ливском и английском.

Потом решили посмотреть парк Слитере. Пока шли больше часа по пустынной дороге, людей почти не видели. Пронеслась парочка машин, из одной большой пёс на заднем сиденье задумчиво смотрел нам вслед.

Во время Первой мировой войны немцы построили здесь узкоколейную железную дорогу, «Мазбанитис», чтобы до рыбацких посёлков, которые разбросаны по всему побережью, можно было легко добраться из Вентспилса. Ну, не совсем легко — путь в 70 километров паровозик преодолевал часов за шесть. Но всё равно жаль, что он не сохранился — среди этих длинных, заросших соснами дюн поезд выглядел очень романтично.

А ещё раньше, тысячи лет назад, на месте дюн было море, поэтому и форма у них необычная — валообразная, между холмами даже остались заболоченные междюнные впадины — будто большие песчаные волны замерли в ожидании.

Не парк, а огромный геологический музей под открытым небом. Широколиственные леса, сосны, болота и синие горы, все смешалось и переплелось.

После долгих прогулок на природе непривычно рано проваливаешься в глубокий как колодец, северный сон. А с утра — невероятное везение, крупный снег, валивший всячески — и отвесно, и косо, и даже вверх; декорации к началу «Снегурочки». Оснеженые кусты похожи на фонтан, ёлки вмиг становятся пухлыми и пушистыми, вокруг тишина. И ты в основании беззвучно вертящейся воронки, внутри хрустального шара.

На побережье мир тоже стал одноцветным и однообразным — белым. С одной стороны границы его раздвинулись: снег поглотил все пространство до горизонта, с другой — сузился до остатков мостков рыболовецкого порта и тоненькой цепочки следов, оставленных нами.

По старым фотографиям видно: раньше на берегу было много лодок, десятки, а то и сотни человек. Сейчас пляж пустой практически в любой день, только вдалеке видны выплывающие из тумана редкие корабли.

Ливский берег хочется медленно рассматривать как старинный пазл, почти не уцелевший. Можно вот так стоять, подняв голову к горизонту, и терпеливо искать эстонский маяк на острове Саарема, дружественно мигающий призрачным капитанам и рыбакам, плывущих к новым берегам.